Песня дня:      Всюду вас ожидают друзья    

-


Биография => По книге «Спасибо, сердце!»

  

ЗА ПЕРЕВАЛОМ


Зачем спорить -- джаз или симфония?
И то, и другое. Только хорошее


Чего с избытком бывает у людей по окончании войны, так это планов --
дерзких, радужных, неограниченных. Кажется, ничто не помешает их
осуществлению трудности не страшны никакие, потому что жизнь теперь
обеспечена всем, а смерть, долго царившая над людьми, отступила.
Планов и у нашего оркестра было много, программы придумывались одна за
одной: "Только для вас", "Что угодно для души", "Любимые песни", "От всего
сердца", "Всегда с вами", "И в шутку, и всерьез" -- это названия
послевоенных концертно-театрализованных программ.
В постоянных переездах я с грустью все больше убеждался, что моей мечте
-- созданию джаз-театра -- не суждено осуществиться. С тем большим
энтузиазмом и настойчивостью искал я и использовал малейшие возможности
превращать наши представления в театральные. И, как отмечала критика,
иногда на этом пути мне удавалось совершать "новые шаги".
Формула "Когда гремят пушки -- музы умолкают" Великой Отечественной
войной подтверждена не была. Пушки гремели, но песни продолжали звучать.
Больше того, песенный жанр продолжал развиваться. Не скажу, чтобы песни
заглушали пушки, но, что они помогали людям легче переносить их гром, --
это несомненно.
Кончилась война и началось новое время, время мирной жизни. А новые
времена требуют новых песен. Вот уж эта формула всегда незыблема. Время
предлагает новые темы и новое толкование старых, извечных тем. Естественно,
что после войны особенно популярными были тема возвращения солдата домой и
тема восстановления разрушенных очагов, которая постепенно перерастала в
тему всеобщего восстановления страны, тему строительства.
Я тоже пел обо всем этом. И если бы захотел перечислить все спетые
песни, то из одних названий составилась бы, наверно, небольшая книжечка. По
песням, которые мы пели, можно проследить историю развития нашего
государства, историю нашей науки, нашей техники и нас самих. В этой
своеобразной песенной летописи отражено все -- от появления первого
телевизора до полетов в космос, в ней видно, как наши дома набирают этажи и
становятся то высотными домами, то домами-башнями.
Наших внуков не удивляет самый большой экран телевизора, а я помню, как
мы, разглядывая незамысловатые передачи в малюсеньком окошечке первого
телевизора КВН, были потрясены величием человеческого разума.
Разве можно сказать о таком времени, что оно прошло, -- нет, оно
пролетело... Люди моего поколения не могут не удивляться быстроте развития
жизни, потому что половина их существования шла в одном ритме, а вторая
половина -- в другом. Этот контраст проходит через нашу душу и через наши
песни.
Жизнь постепенно входила в мирную колею. Забывались военные заботы.
Возникали темы для дискуссий в науке и искусстве, во всех областях
интеллектуальной жизни нашего общества. Многострадальный джаз снова привлек
к себе гневное внимание "блюстителей нравственности". Это слово снова
сделалось настолько одиозным, что пришлось даже наш оркестр переименовать в
"эстрадный". А за нами и все наши коллеги сменили "фамилию" и стали
именоваться "эстрадными оркестрами". Но сменилась только вывеска, суть чаще
всего оставалась той же, я бы сказал, хорошей сутью.
Поводом к спорам послужило то, что после войны к нам начало попадать
много западной музыки -- с пластинками, с фильмами, с концертами эстрадных
артистов, которые все чаще приезжали к нам гастролировать, со своим,
конечно, репертуаром. Кому-то показалось, что количество зарубежной музыки
стало катастрофическим и угрожает не только нашим вкусам, но даже всей
русской народной и классической музыке, и потому особенно рьяно начали
воевать за "чистоту" репертуара. Во главу угла ставился русский хор. И
прекрасные русские хоры превратили в "демьянову уху", потому что некоторым
казалось, что любить зарубежные ритмы, а не хор Пятницкого -- кощунство.
Ох, эти бессонные ночи, когда без конца перебираешь то, что тебе
твердили днем: делайте то делайте это. И "то" и "это" бывают прямо
противоположны по смыслу. И никто не хочет узнать что же я сам считаю
нужным делать, я, более двадцати лет жизни отдавший джазу.
В газетах опять появились странные, на взгляд старого джазового волка,
утверждения и повороты мыслей. Например, в "Советском искусстве" в номере
от 12 марта 1952 года можно было прочитать такие пассажи: "Эстрадный
оркестр ничего общего не имеет с джазом, хотя в эстрадный оркестр могут
входить и обычно входят многие инструменты, используемые джазом. Нет
дурных, негодных инструментов (замечаете, какой прогресс у теоретиков! --
Л. У.). Но инструменты можно дурно использовать. Кстати, любопытно
отметить, что самый состав джаза опровергает легенду о его якобы народном
происхождении -- в джаз входят тромбоны и скрипки, саксофоны и трубы; кому
придет в голову, однако (действительно, кому? -- Л. У.), считать их...
"негритянскими"? А в джазе все эти старые, добротные, прекрасные (!)
инструменты используются самым отвратительным образом, извращающим их
природу, их естественную благородную звучность.
Исполнительский "стиль" джаза построен на варварском искажении привычных
для нашего уха звучаний, на подчеркнуто грубых синкопированных ритмах
(опять эти без вины виноватые синкопы! -- Л. У.), на надуманных,
неестественных тембрах оркестровых инструментов. Богатейший по своим
красочным и выразительным возможностям рояль превращен в джазе в сухой
ударный инструмент, на котором пианист яростно выколачивает ритм.
Героическое светлое звучание трубы затушевывается в нем сурдинами (!),
благородные тембры тромбонов и саксофонов (!) искажаются -- и все это для
того, чтобы найти какие-то "сверхоригинальные" звучания. ...Некоторые
читатели, протестующие против "рыканья" и "кваканья" джаза, считают, что
"мягкие звучания танго и слоу-фоксов могут найти место в нашем быту". Но
что общего между ноющими, слезливыми интонациями "не имеющих ни рода, ни
племени" танго или подчеркнуто эротическими ритмами "слоу-фоксов" и
здоровой советской лирикой, светлым, оптимистическим мироощущением
советских людей? Разве может в "устах" подобного оркестра прозвучать без
искажения советская массовая песня? Разве может он раскрыть красоту
музыкальных образов в лучших произведениях советской популярной музыки?"
Видимо, не все читатели были согласны с газетой и прислали протестующие
письма. На них газета отвечала в номере четырнадцатом в статье "О джазе":
"Зачем же, товарищ Световидов, вы предлагаете нашу ясную, красивую,
реалистическую музыку обрядить в заморские джазовые отрепья, совершенно
чуждые ее духу, ее природе, не идущие ни к ее содержанию, ни к ее стилю?..
Джаз -- это музыка духовного порабощения. Поэтому, товарищ Световидов, мы
не будем делать никаких поблажек джазу. Советская музыка и джаз -- две вещи
несовместные!.. Вы пишете, что джаз совершеннее, жизнерадостнее
симфонического оркестра. А ведь для нормального уха, не испорченного
джазовой музыкой, это утверждение звучит, простите, дико. ...Попробуйте
систематически ходить в оперу. Большой зал Ленинградской филармонии...
Грубым, топорным, убогим, чужим и ненужным покажется вам любой джаз, и вы
до конца поймете и почувствуете, -- почему враждебна джазовая музыка
подлинному искусству, нашей советской музыке".
Я привел эти длинные выдержки, чтобы читатель мог понять мое состояние.
Отголоски рапмовского стиля, его терминология, его логика -- все это
воскресило в моей памяти те беспокойные для меня дни.
Нечто подобное можно было прочитать и в журнале "Советская музыка" в
несколько тенденциозно подобранных письмах читателей, которые якобы
считали, что "легкая музыка в понимании советского человека не может иметь
ничего общего с Джазом. Советские люди любят песни, но это не значит, что
они любят джаз". А один из читателей обращаясь непосредственно ко мне,
писал, что нам, дескать, "нужны эстрадные оркестры без крикливых труб, без
воющих саксофонов, без конвульсивных ритмов и диких шумовых эффектов. Мы за
такие эстрадные оркестры, которые могут исполнять "Вальс-фантазию" Глинки,
"Танец лебедей" Чайковского, "Танец с саблями" и "Вальс" Хачатуряна,
"Матросскую пляску" и "Испанский танец" Мокроусова, "Концертный марш" и
"Вальс" Дунаевского из кинофильма "Моя любовь" и многое другое, что так
горячо воспринимается нашими слушателями".
["Советская музыка", 1954, N 2, стр. 106.]
Пришлось объяснить товарищу, имеющему, кстати, музыкальное образование,
что исполнение произведений классической музыки, написанных для большого
симфонического оркестра, силами малого, или, как их еще называли,
"салонного оркестра" искажает замысел композитора. Пришлось объяснить, что
утверждение, будто симфоническую музыку не понимают только "ненормальные
люди", абсурдно.
Я не раз выступал в печати, призывал к решительной борьбе против
лицемерия и ханжества, против непрошеных опекунов, навязывающихся в няньки,
против скучных людей, превращающих человеческие радости в "мероприятия",
насаждающих вкусовщину мрачных чиновников, никогда не поющих и не
танцующих, носящих маску глубокомыслия.
И был я, конечно, в этой борьбе не одинок. Мрачное мое настроение
рассеивали фельетоны, где высмеивались песни на такие, с позволения
сказать, "стихи":

"Наши дни горячи,
Мы кладем кирпичи".

Но все это, конечно, нервировало, нехорошо будоражило, мешало спокойно
работать. Тем более, что за всеми этими теоретическими выступлениями
последовали меры организационные.
Опять начались гонения на инструменты, на мелодии, на оркестровки.
Недаром говорят, заставь дурака богу молиться, он себе и лоб разобьет. Как
признавала та же "Советская музыка", "вместо того, чтобы очистить советскую
эстраду от чуждых влияний буржуазного "искусства"... поспешили обезличить
эстрадные оркестры, лишить их специфики. Из состава оркестра были удалены
"подозрительные инструменты". Репертуар этих оркестров сильно сократился, а
музыка, сочиняемая для них, была "отяжелена" и "обезличена". Исполнять
оказалось нечего. Вместо веселой жизнерадостной музыки стали исполняться
серые и скучные "между жанровые" произведения".
["Советская музыка", 1954, N 8, стр. 97.]
Дело доходило до абсурда: на периферии, например, категорически
запрещали обучение и игру на аккордеоне. Боролись и против трубы новой
конструкции. Старые преподаватели и трубачи утверждали, что новая, помповая
вертикальная труба есть профанация искусства и что только педальная
горизонтальная труба есть "истина" (потому что все они играли только на
педальных трубах). И ни в одном оперном или симфоническом оркестре на
помповых трубах играть не разрешалось. Эту трубу даже называли "джазовой
шлюхой". А ведь она была лучше и по звучанию и по механике. И смотрите, что
произошло. Сейчас педальную трубу вы уже, пожалуй, нигде и не встретите.
Победа оказалась за... сами понимаете.
Аккордеон тоже получил права гражданства. Кому сегодня придет в голову
запрещать игру на этом инструменте?! А ведь все это надо было пережить,
перестрадать... Терминология рецензий была столь бесцеремонна, что лишала
спокойствия и сна. Это были больно колющие шипы.
Ах, джаз, джаз, любовь моя -- мой триумф и моя Голгофа. Быть бы мне
немного прозорливее, я, может быть, не волновался бы так.
Не волновался, если бы знал, что в "Советской культуре" всего несколько
лет спустя я прочитаю такие строки: "Существует ли резкая граница между
советской джазовой эстрадой и советской массовой песней? Нет. И лучший
пример тому творческая практика оркестра Утесова... Оркестр Утесова вошел в
музыкальную биографию миллионов советских людей". А вместо одного,
негритянского, народного истока найдут сразу несколько: "...это искусство
является не только негритянским... оно включает в себя элементы
шотландской, французской, креольской, африканской, испанской народной
музыки".
Конечно, не волновался бы, если бы знал, что в 1967 году о
многострадальном джазе в приложении к "Известиям" "Неделе" будут писать
так: "Серьезные музыканты давно отказались от пренебрежительного отношения
к джазу и не раз восхищались ритмическими, мелодическими и особенно
гармоническими "прозрениями" выдающихся импровизаторов... Это был
замечательный фестиваль (имеется в виду посвященный пятидесятилетию
Советской власти фестиваль джаза в Таллине. -- Л. У.). Он был сопоставим с
любым большим джазовым фестивалем в Европе и Америке, и это соответствовало
тому факту, что сам наш джаз тоже полностью соизмерим с мировым уровнем. Не
доморощенные подражатели, а сильные творческие индивидуальности выступали
на помосте Спортхалл... "Мероприятие", ставшее событием мирового масштаба".
Но это будет сказано только через пятнадцать лет. А я не был провидцем
-- я переживал, мучился и старался отбиваться, защищать джаз, дело своей
жизни. Я работал в разных "литературных жанрах".
Я писал эпиграммы, в которых делал вид, что сдался:

"Борцы за джаз! Я джаза меч
На берегах Невы держал.
Но я устал, хочу прилечь
И я борьбы не выдержал".

Я писал элегии, чтобы облегчить боль:

"Леса, луга, долины и поляны.
И через это все мой поезд мчится.
Гостиницы, вокзалы, рестораны --
И не пора ли мне остановиться?
И не пора ли мне сказать: "довольно"?
Я слишком долго по дорогам мчался,
С людской несправедливостью встречался,
И было мне обидно, тяжко, больно
Под куполом родного небосвода.
Я песни пел -- пел сердцем и желаньем,
Но почему ж любовь ко мне народа
Считается в культуре отставаньем?
Что дураку горячий сердца пламень?
Во мне он видит только тему спора.
И надоело мне всю жизнь держать экзамен
На звание высокое актера".

Я писал себе самоутешения:

"Судьба! Какой еще сюрприз преподнести мне хочешь?
Твои удары знаю я уже немало лет.
Их больше не боюсь. Напрасно ты хлопочешь.

К ним появился у меня иммунитет.
Когда-нибудь твоя сподвижница с косою
Придет, чтоб за тебя со мною рассчитаться,
Возьмет меня и уведет с собою.
И я уйду, но песнь должна остаться.
А те, кто нынче юн, те будут стариками.
И будут говорить и внукам и сынам:
"Он запевалой был и песни пел он с нами,
Те песни жить и строить помогали нам".
И я готов простить тебе твои удары.
Я в песне вижу нового зарю.
Так вот за те слова, что юным скажет старый,
Судьба, я от души тебя благодарю".

И, наконец, статью в "Литературную газету" которая опубликовала ее 19
января 1957 года.

"Тургенев" и легкая музыка
Нет одессита, которому за пятьдесят и который не знал бы "Тургенева".
Плавал в начале века такой пароход "Тургенев". Был он коротенький,
толстенький; две трубы, поставленные поперек, делали его еще короче, как
костюм с поперечными полосами делает человека невысокого роста еще ниже.
Далекое плавание этого "гиганта", рейс Одесса -- Аккерман, совершалось
ежедневно в оба конца. Шумно было и на пристани, и на борту, когда
отваливал или приваливал он к родным берегам. Бури и штормы не пугали
"Тургенева". Их не бывало на лимане, по которому пролегал путь корабля.
"Могучий седой капитан", команда из нескольких отчаянных одесских морских
волков были надежной гарантией безопасности грандиозного путешествия,
тянувшегося... три-четыре часа.
Теперь о пассажирах: бессарабские виноградари, привозившие виноград в
Одессу и вывозившие из Одессы рыбу, бакалейные и гастрономические товары;
мелкие торговцы, крестьяне -- все они переполняли "Тургенева" и делали его
похожим на плоскую жестяную банку, облепленную мухами. Мухи жались к левому
борту, жужжали, переговариваясь, переругиваясь и пересматриваясь с мухами,
стоявшими на пристани. Это было очень веселое и радостное прощание. Наконец
раздавался третий могучий гудок -- крики, возгласы, смех становились еще
громче, и, покрывая этот веселый гам, старый капитан дребезжащим тенорком
командовал: "Убрать сходни! Отдай носовой! Малый вперед!" И "Тургенев" под
большим наклоном на левый борт отчаливал от пристани. Крен возникал от
перегрузки левого борта пассажирами, прощавшимися с берегом, махавшими
руками и оравшими напутствия и деловые пожелания. Крен был так велик, что
грозил "Тургеневу" переворотом набок. И тут чудо-капитан, неистово
размахивая кулаками и надрываясь, кричал: "Що вы делаете! Вы же перекинете
пароход! Бежить на правый борт!" И масса в страхе и смятении бросалась к
правому борту. "Тургенев" резко переваливался направо. "Шоб вы уси подохли!
-- орал капитан. -- Бежить налево!" Все бросались налево, и "Тургенев"
делал, что ему полагается, -- он кренился налево. И так до самого Аккермана
в штилевую погоду по гладкой поверхности лимана шел "Тургенев",
переваливаясь слева направо, как океанский корабль в десятибалльный
шторм...
Не так ли и ты, наш корабль "Легкая музыка", плывешь, переваливаясь с
борта на борт, под крики "бегите налево", "бегите направо", -- от борта
советской песни и музыки к борту американского джаза?
Самодеятельные конъюнктурные капитаны из различных музыкальных
организаций, взобравшись на мостик, выкрикивают команды, якобы подсказанные
им искренностью чувств и убеждений, -- и шарахается справа налево и обратно
наш корабль "Легкая музыка".
Не пора ли воспитать в себе нормальное, серьезное и искреннее отношение
как к своим, так и к зарубежным явлениям в искусстве? Не пора ли ценить
свое по достоинству и, не приходя в телячий восторг, по достоинству ценить
чужое? Не пора ли отбирать все заслуживающее нашего внимания и отбрасывать
все ненужное и вредное?
Вот уж сколько лет приходится вести борьбу за право существования
эстрадного оркестра. Одно слово "джаз" вызывало у некоторых ханжей и
перестраховщиков испуг. Слова "саксофон", "аккордеон" ассоциировались чуть
ли не со словом "капитализм". Исполнение зарубежной легкой музыки считалось
ошибкой, достойной порицания. Студенты, молодые рабочие, желавшие
организовать оркестр с наличием "порочных" инструментов, всячески
прорабатывались.
В своих нападках на легкую западную музыку ее противники ссылаются на
высказывания М. Горького о "музыке толстых". Да, есть такая музыка. И мы
вовсе не намерены ее пропагандировать. Но вся ли легкая эстрадная музыка,
возникшая на Западе, -- "музыка толстых"? В дни Всемирного фестиваля
молодежи и студентов у нас будет звучать много легкой зарубежной му-зыки, и
антагонисты этого жанра смогут убедиться, что исполняют и слушают ее далеко
не "толстые" люди.
Нападки вульгаризаторов на "легкую музыку" дали возможность нашим
недругам за рубежом представить дело так, что джаз у нас чуть ли не
официально запрещен. Так, например, в американском журнале "Сэтердей ревю"
появилась статья некоего Ричарда Хэнсера, где он в подкрепление своих
доказательств "гонений" на джаз в СССР привлек высказывания... Платона. Да,
да, философа Платона, жившего почти 2400 лет тому назад. Платон, видите ли,
сказал: "Наши старейшины должны сохранить в силе закон, никогда его не
упускать из виду и всегда хранить его с большей тщательностью, чем другие.
Мы должны уберечь наше общество от опасности в виде новых течений в музыке;
потому что форма и ритмы в музыке никогда не изменяются без того, чтобы не
произвести изменения в самых важных политических формах и путях".
Много еще глупостей нагородил Хэнсер, вплоть до выражения мне
соболезнования в том, что я якобы за свои джазовые убеждения большую часть
жизни провожу в концлагере. Все это, конечно, очень забавно, но дискуссия в
сторону отрицания всего западного в области легкой музыки привела в свое
время к тому, что она перестала звучать на нашей эстраде.
Однако я считаю, что советской песне за время ее существования -- ни ей,
ни ее исполнителям -- не было посвящено достаточно внимания и заботы, хотя
с этой песней советские люди жили, строили, воевали и побеждали, она была
поддержкой в беде "и горе, спутницей в счастье и радости. Но ведь нельзя же
считать проявлением серьезной заботы о развитии легкого жанра заклинание
"только-только наше", которое повторялось, когда речь заходила об
эстрадной, танцевальной музыке. Несоблюдение пропорций вызывало обратные
явления, и сейчас молодые, способные исполнители на эстраде поют
только-только "заграничные" песни, но если они хотят быть полезными своим
трудом нашему делу, надо больше думать о своей Родине и воспевать труд,
дела и победы советских людей. А когда следует, то и обрушиться едкой
сатирой на недостатки и ошибки, все еще случающиеся на нашем трудном,
великом пути.
Я отнюдь не утверждаю, что надо отказаться от исполнения зарубежных
песен и музыки. Наоборот, я за хороший джаз, за хорошую песню, пусть она
будет зарубежной, но я против подражания и копирования даже хороших
иностранных образцов. Мы за то, чтобы у нас создавалась своя оригинальная
музыка, отвечающая нашим национальным традициям. Пусть у нас возникают
маленькие эстрадные оркестры, большие оркестры, но пусть эти коллективы не
кренятся то налево, то направо, напоминая пароход "Тургенев".
В свое время Радиокомитет с поистине демьяновой настойчивостью кормил
нас только хорами, оркестрами народной музыки и в крайнем случае песнями
"избранных" советских композиторов. Легкая танцевальная музыка, песня с
танцевальными ритмами, могущими вызвать, боже упаси, "джазовые эмоции",
приводили руководителей Радиокомитета в трепет. Да и только ли Радиокомитет
кричал с капитанского мостика "Бегите налево"? Были и помощники, и боцманы
в различных организациях, ведающих курсом нашего музыкального корабля.
Однообразие родило скуку. А это причиняло серьезный вред искусству легкой
песни и музыки.
Я помню начало пути советской песни. Первые песни эпохи гражданской
войны. Расцвет советской песни, рожденный содружеством Дунаевского и
Лебедева-Кумача, песнями Соловьева-Седого, Блантера и Богословского, и,
наконец, период, когда Новиков, Туликов, Жарковский, Табачников, Мокроусов,
Фрадкин и другие внесли, каждый по мере своих дарований, вклад в развитие
советской песни. Ведь советская песня -- новый жанр. Это не романс, не
городская песня дореволюционного периода. Это форма, рожденная революцией,
отображающая ее поступательное движение, ее борьбу за новую жизнь, за
нового человека. Но значит ли, что, создав этот жанр, мы должны были
отказаться от всех других жанров в легкой музыке? Конечно, нет. Утверждение
единой формы в искусстве влечет за собой нежелательные последствия: скуку и
равнодушие публики.
Если проследить путь развития советской песни, то можно заметить, что на
этом пути было достаточно радостей и огорчений. Было много хороших песен,
но и немало плохих. Слишком много песен пишется в миноре, даже часто песни
с жизнерадостным, веселым настроением в тексте получают минорное
музыкальное оформление. Еще чувствуется у нас влияние старого
псевдоцыганского романса и мещанской лирики. Это надо отнести к числу
недостатков и огорчений. Но и радостей было немало. К примеру, в свое время
Шостакович подарил нам две песни, которые получили широкую популярность, и
обе они написаны в мажоре. "Песня о встречном", полная солнечной яркости и
радости жизни. Песня "Фонарики". Ведь, казалось бы, о чем поется в ней: о
войне, о затемнении -- значит, о временах тяжелых, грустных, а сколько в
ней оптимизма и веры в светлое будущее!
Дунаевский -- чудесный, радостный, веселый наш певец. Разве песни "Марш
веселых ребят", "Песня о Родине" и многие другие его произведения, ставшие
народными, написаны в миноре? Да и у других композиторов было немало
веселых, жизнерадостных песен. Мажор, мажор, товарищи композиторы!
Уравновесьте корабль, не давайте ему клониться на один борт. Пишите и
мажорные и минорные песни. Иногда хочется взгрустнуть, иногда посмеяться.
Но я бы сказал, что смеяться хочется больше.
Надо бросить упрек и нашим поэтам-песенникам. Уж больно у них тексты ни
о чем. Песни бывают разные: песня-рассказ, песня -- музыкальная новелла,
песня -- музыкальная речь пропагандиста, песня любовная, песня-анекдот.
Надо пользоваться этим огромным разнообразием.
У нас часто любят определять качество песня по ее "массовости" -- запел
ее народ или нет. Мне кажется, что это не всегда правильно. Во-первых,
важно, по каким каналам идет песня в массы. Хорошая песня может не попасть
в кинофильм, на пластинку, на радио и обречена на гибель. Наконец, не
всякая песня, подхваченная слушателями, хороша. Очень часто плохие песни
получают широкую популярность.
Нам необходимо создавать свою веселую танцевальную музыку. Это
единственный путь борьбы с проникновением к нам скверной джазовой музыки.
Свои фокстроты, свои танго. Вальс тоже не родился у нас, но есть же русский
вальс, русская полька и другие танцы. Почему не быть русскому, украинскому,
армянскому, азербайджанскому и так далее фокстротам, танго, построенным на
национальных музыкальных особенностях? Я думаю, всем ясно, что веселая
танцевальная музыка нисколько не противоречит принципам искусства
социалистического реализма. Пусть наша молодежь танцует современные танцы,
а не музейные па-де-катры и па-де-патинеры.
Наш народ -- народ-певец. Нам нужна разная музыка, разные песни. Нам
нужны разные оркестры, от оркестра народных инструментов до джаз-оркестра.
Нам нужны песни о жизни, о судьбах людей -- наших, советских людей и людей
другого мира, песни о любви, о радости жизни, о прекрасном мире, где должен
царить мир.
Больше музыки всякой, жизнерадостной, веселой, больше песен хороших и
разных! Ведь нам "песня строить и жить помогает..."


Диски с песнями: Гоп со смыком   Лимончики   Полюшко-поле   Пара гнедых   Жди меня   Одессит Мишка   Лунная рапсодия   Дорогие москвичи   У Чёрного моря   Ах, Одесса моя   Одесский порт   
 Copyright © 2014—2024  Leonid-Utesov.ru